Анна Закревская - Радуга на сердце
Взгляд Саньки скользнул по колпаку над головой. Ажурная конструкция из металла и бронированного стекла, заменявшая здесь привычные потолки перекрытий, почуяла ночь и на автомате выкручивала прозрачность на максимум. В акварельном сине-зеленом небе вспыхивали звезды спутников, из-за дальнего небоскреба поднимался Марс, а в зените стремительно набирал силу бледный фонарь полумесяца. Это были своего рода константы небесной полусферы. Разнообразие вносили только редкие росчерки аэроциклов, вспышки метеоров и яркие линии лунников, уходивших к вполне уже обжитому спутнику планеты каждый час. Но регулярно повторяющиеся события ради упрощения мозгового процесса тоже можно было считать константой, поэтому на лунники Санька внимания не обращал, а просто превратил их в своеобразную систему временных координат.
В пультовой тоже были свои константы. Например, Лина. Она была всегда уже три года как, с самого возникновения установки. Она повторялась каждый день, с улыбкой летящая по коридорам корпусов и по-мужски здоровающаяся за руку или обозначавшая кивок подбородком соответственно собственному ранжиру привлекательности окружающих. Санька не знал критерия отбора, но с ним одним Лина заменяла кивок и рукопожатие на молчаливый тычок лбом в плечо. Вот просто так подходила каждое утро, если была возможность – со спины, и прижималась лбом к грубому синему сукну халата. До смешного доходило – Санька уже начал домой робу носить и стирать, чтоб девчонка не испачкалась во время утреннего ритуала приветствия. Стирал тайком, сам, по ночам, чтобы не дай бог не удостоиться комментария пытливого ума Святцевой Ангелины Павловны. «Пытливый» в ее случае было синонимом «пыточный».
Санька прикрыл глаза. Видение Лины, сидящей у диагностического пульта и неспешно заполнявшей оперативный журнал эксперимента, осталось под веками, лишь поменяв цвета на фиолетово-золотые. Такой след обычно оставляет солнце, попавшее в поле зрения. Впрочем, Лина и была солнцем. Маленьким стендовым солнышком двадцати трех лет от роду, с фарфоровым бледным лицом и длиннющей чёрной косой словно в опровержение своей светлой природы. Санька невольно в мыслях сравнивал двух Ангелин в своей жизни – жену и это солнце. Невольно же и напрашивался вывод – обе ангелы, только с разной полярностью. И мозги Санькины с Санькиным же сердцем снова и снова устраивали грызню между собой, стараясь сохранить тело и жизнь на нейтрали.
– Линь? – тихо окликнул Санька девушку именем, выдуманным в пору очередного дедлайна годичной давности. Подошло бы еще «волшебный пинок», но, во-первых, длинно, во-вторых «Линь» звучало как антоним лени, а, в-третьих, пинок уже был однозначно застолблен им самим. Ведь даже и ежу, проработай он неделю на стенде, становилось понятно: дело двигается только, когда его двигают. В качестве тягловой силы на разгоне неизменно выступали Санька и Лина.
Но сейчас было приятное десятиминутное затишье, и сердце твердило, что грех тратить его на тишину. Разум, занятый придумыванием стратегии поведения в мире Святцевой А. П., не возражал.
– М-м?
– Ты на выходные будешь выход на работу оформлять или отдохнешь все-таки?
Слаженный мат от сердца и мозга эхом пронёсся по Саньке. И правда, другой темы нет что ли, кроме работы… Похоже, что у него нет.
– Одно другому не мешает, – задумчиво проговорила Линь, выкручивая верньеры на доисторическом осциллографе, чтобы точно записать амплитуду светового сигнала.
И пока длилось молчание, Санька с трудом пытался отдышаться. Одно другому не мешает… Простая фраза, поднявшая вдруг такие пласты памяти, что хоть стреляйся. Двадцатилетие тому назад. Институт. Растрепанный паренек, тощий, как помесь рельса со шпалой. Паренек, известный всем и каждому. Его ник – Буревестник, его призвание – хакерство, его девиз… Одно другому не мешает.
«Нет, определенно на сегодня хватит, – помотал головой Санька. – Еще кругами домой часа полтора и долбаный семейный ужин. Интересно, а если в один прекрасный день я не приду домой вообще, жена с Катькой из принципа с голоду сдохнут? Впрочем, нет. Катька пойдет и ограбит холодильник. Тайком. Хоть чем-то в меня, черт побери».
Санька тяжело поднялся.
– Я на свежий воздух. Еще есть пара минут.
Линь кивнула. На губах у нее возникла усталая улыбка. Да, все вымотались. Три недели всеобщего сумасшествия, и еще две впереди. Сдача стенда – это вам не хрен собачий.
Уже у самой двери, в которую превратили из-за спешки одну из нижних секций купола, просто повесив ее на петли, Санька заглянул в переговорную. Здесь обитал генерал от экспериментальных исследований, ведавший стратегическим уровнем планирования в такие вот дни, когда появлялась возможность пострелять на старой установке. Именно в этом и была проблема института – новые установки все никак не создавались, а старые не ломались.
– Илья Моисеич, мы сегодня еще долго стрелять будем? – поинтересовался Санька у сгорбленной спины.
Спина живо превратилась в лучезарное лицо с большими очками в роговой оправе на типично еврейском носу. Илья Моисеич Райфе, кандидат физ-мат наук, был классическим незлобливым сыном Израилевым преклонного возраста, счастливо избежавшим пороков ворчливости и недовольства миром. Наверно, потому, что стрельба на стенде в переносном смысле все-таки была именно стрельбой и как-то успокаивала генетическую память крови. Не гоев перестрелять, так хоть лазерным усилителем бахнуть.
– О, Са-ша, – «ша» в его исполнении всегда звучало отдельно, – я бы еще «азок ст’ельнул, да и ладушки на сегодня. Сейчас я у Ма’ка спрошу… – и уже в трубку радиотелефона, такого же древнего, как он сам, – Мааа’к! Мааа’к!
«Вот сядет батарейка, так черта с два найдешь такую сейчас», – подумал Санька не то о телефоне, не то об Илье Моисеиче.
Трубка ворчливо откликнулась. Санька очень ясно представил себе, как пятью этажами вниз по шахте, на уровне подвала во второй переговорной, кое-как приткнутой к боксу старой установки, ворочается неповоротливый Ма’к, он же Марк Алексеевич Магдаленский, полная противоположность Ильи Моисеича во всем, кроме национальности. И можно было поклясться, что если чем-то Марк Алексеевич доволен, то это непременно он сам.
Трубка отворчалась. Илья Моисеич вздохнул.
– Давайте еще т’и «аз’яда, Са-ша. Это полчаса от силы. Я, конечно, ваше дело молодое…
«Какое оно нахрен молодое, – мысленно рявкнул Санька, внешне ограничившись кивком. – Сорок семь лет стукнет через месяц. А я тут все торчу и торчу…»
– Линь, три разряда еще! – Крикнул он через плечо и толкнул дверь на крышу.
Здесь было пусто и тихо, в отличие от копошащихся и жужжащих внутренностей корпусов. Башенка не блистала новизной, и вообще удивительно, как до сих пор не превратилась в руины. Наверно, потому, что раньше умели строить даже здесь, на болотах. Санька слышал легенды, что лет двести назад, сразу вскоре конца последней мировой войны, эту башню в двадцать метров высотой заложили как авиадиспетчерскую, а сам институт – как главную площадку по созданию ядерной бомбы. Но взлетную полосу так и не создали, и спустя столько лет институт продолжал окружать чахлый ивняк с озерами, кишащими чаячьей братией.
Зато здесь можно было на пару минут остаться одному. Чем старше становился Санька, тем сильнее в нем становилось желание куда-нибудь заныкаться. Лечь на дно, как подводная лодка, чтоб не могли запеленговать1. Закрыться в шкафу и сказать: « Я в Нарнии». На худой конец, просто упасть и притвориться, что сдох. Или морду тяпкой и что-то вроде «никого не трогаю, починяю примус»2.
Радостный писк нарушил неспешное течение Санькиных мыслей. Робот-снайпер, помесь старинной Арматы с луноходом, приветственно мигал огоньками на том, что можно было назвать его мордой, стоя прямо за спиной Саньки.
– Как дела? – спросил Санька.
Три коротких, два длинных. Санька наморщил нос, прикидывая, что это могло значить. Робот шел бесплатным приложением к куполу. Такие ажурные конструкции обычно ставили на крышах небоскребов, и там угроз для стекла было куда больше. Планета кружилась в облаке мусора, ближний радиус орбиты превратился в свалку. Небо расцвечивали метеоры сгорающих на подлете мелких фрагментов всего на свете, а то, что сгореть не успевало, добивали роботы. Впрочем, пятиэтажной башне института мусор из космоса не грозил точно. И робот скучал, нарезая круги вокруг ажурного сооружения, стараниями снабженцев НИИ превращенного в пультовую старого «Софита».
В Саньке вдруг проснулся азарт программиста. Где-то в затылке отрешенный голос прожженного технаря сказал: «Этот робот не используется по назначению. От него нет пользы. Во что можно его превратить?» И прежде чем здравый смысл успел рявкнуть: «Да ты на себя посмотри, айтишник-слесарь!», – руки потянулись к щитку выводов сразу над мигающими огоньками снайпера и откинули крышку. Незнакомые разъемы соседствовали со вполне стандартным сенсорным экраном. Так, а если…
